Ржавые цепи свободы

Собачьи этюды о зависимости и независимости

Меня зовут Карат, и по роду занятий я — самый свободный и независимый пес во всех Чесаных Колтунах. Колтуны были флагманом областного животноводства с двухэтажным капитанским мостиком для председателя и молочными реками по обоим бортам! Кто живет у нас давно, тот помнит, а молодежь чаще называет Колтуны зачуханными и гораздо хуже, стараясь спрятаться в каком-то таинственном месте, которое называется Город.

Лично я этого не понимаю, но людям нравится. Они, между прочим, всегда кажутся себе умнее собак, ну и на здоровье! Живут у нас люди по особому режиму, вернее, сразу по двум — дневному и ночному. Днем они заняты тем, что сами называют работой. Собирают в бурты, складывают в стога, засыпают в зернохранилища и силосные ямы все, что выросло на бескрайних полях вокруг наших Колтунов. Лаять на них в это время нельзя — могут испугаться и даже пристрелить. Поэтому днем я сижу в будке. Баба Галя для безопасности даже привязывает меня к ней цепью. Баба Галя, если не знаете, это соседка моя, наши будки напротив стоят, только у нее большенькая и обложена кирпичом. А двор, забор, куры, козы — общие. Так вот, днем нужно хранить молчание, что б ни происходило за нашим с бабой Галей забором.

Другое дело — темное время суток, когда люди начинают жить по ночному режиму. Художник Леха когда-то пытался меня напугать сказкой про всяких «вервольфов», это у них так по-городскому оборотней дразнят. А чего бояться, если у нас, считай, все село… Только выключат свет на небе и на земле — каждый если не с мешком, так с двумя. Многие на велосипедах. И все, что за день сгребли в общие кучи, теперь разносят по дворам. Конечно, двойная работа получается, но у двуногих свои причуды. Только для меня ночь — время повышенной боеготовности. Ведь каждый бесхвостый в душе лентяй и ворюга. Лентяй — это тот, кому не охота топать «аж на той край» за общим, а вор — это лентяй, осмелившийся приблизиться к нашему с бабой Галей забору. Или хотя бы подумать, что у нас уже всего набрано в нужной пропорции… Я ж не все знаю, что они думают, это только они думают, что все знают!

Ну вот, а когда во мрак отправляемся мы с бабой Галей, мешками и велосипедом — тогда готовность номер один. Укушу любого встречного молча, без предупреждения. Это я могу так, что и контрольный укус не понадобится!

Нет, странные они все, только художник Леха вроде ничего, нормальный. Он каждое лето приезжает в Колтуны ничего не делать. Даже «в ночное» с мешками не ходит! Занимает пустую будку бывших соседей, где сквозь крышу просвечивает луна, и каждый день берет меня с собой на этюды. На этюды — это гонять белок и зайцев, изучать кусты и выполнять команду «голос» без всякой команды, а так, по вдохновению. Леха умный, только имя мое запомнить не может, вместо Карата каким-то Сократом называет. А так, поболтать «за жизнь» с ним интересно. Бывало, говорю ему: «Все, Леха, суета, кроме свободы, луны, трехразового питания и соседской сучки Рексы». А он начинает из себя «продвинутого» строить: «И Рекса твоя — суета и пшик, дружище Сократ! Ее раньше Рексом называли, а потом вдруг — щенки… У людей тоже так бывает, что считают кого-то мужиком, а он… Ну женщина в собачьем роде этого слова. Еще, к твоему сведению, есть свободный от тела дух, которому нужно не трехразовое питание, а непрерывное. Так что о свободе помолчал бы ты, псина, самого ведь каждый день цепью к будке привязывают».

Это он мне! А сами привязались кто к мешкам, кто к Городу, кто к свободе, которую обозвали независимостью. Моя же цепь держится только на одном ржавом гвозде, и я ее нарочно не очень дергаю до особого случая. Но, если кто вдруг обидит бабу Галю или того же художника Леху, вот тогда и устрою диспут о том, кто здесь свободен, а кто притворяется.