Баловень эпох
Несколько часов с классиком. Михалков, Феллини, Бродский, Ельцин, Путин, Чечня
Что поражает в Евгении Евтушенко — так это его удивительная энергия и работоспособность. Приехав утром в четверг в Сумы московским поездом, в 11.15 он уже давал в мэрии пресс-конференцию для журналистов.
Родился 18 июля 1932 г. на станции Зима в Иркутской области.
С 1951 г. по 1954 г. учился в Литературном институте им. М. Горького. Был исключен, официальная версия — непосещение лекций. Начал печататься в 1949 г. С 1952 г. — член Союза писателей СССР.
1952 г. — вышел первый сборник стихов «Разведчики грядущего».
1962 г. — участвует в составе советской делегации в седьмом Всемирном фестивале молодежи в Хельсинки.
1979–1981 гг. — экспонировались его фотоработы.
1979 г. — снялся в кинофильме Кулика «Взлет» в роли Циолковского.
1986–1991 гг. — секретарь правления Союза писателей СССР.
1988 г. — член общества «Мемориал».
1989 г. — сопредседатель писательской ассоциации «Апрель».
1989 г. — народный депутат СССР от Дзержинского территориального избирательного округа г. Харькова.
1991 г. — секретарь правления Содружества писательских союзов.
1991 г. — заключил контракт с американским университетом в штате Оклахома и уехал с семьей преподавать в США.
Поставил два фильма по своим сценариям: «Детский сад» (1984) и «Похороны Сталина» (1991).
На стихи Евгения Евтушенко Дмитрием Шестаковичем написана «13-я симфония» («Бабий Яр»), а также вокально-симфоническая поэма «Казнь Степана Разина». Составитель антологии русской поэзии «Строфы века».
В 13.00 обед — и Евгений Александрович, практически не умолкая, отвечает на вопросы присутствующих. В 15.00 — часовое интервью на «Академ-ТВ», затем — короткая репетиция в театре, и уже в 18.45 — авторский вечер. Два часа на сцене, практически все время на ногах: стихи, песни, легкие танцы, раздача автографов в фойе. Около 22.30 Евтушенко ужинал с мэром города Геннадием МИНАЕВЫМ и спонсорами в одном из ресторанов города — и снова на протяжении более чем трех часов отвечал на вопросы, спрашивал сам, спорил, делал дамам коктейли… На вопрос, почему он, обеспеченный, обласканный, знаменитый поэт, объездивший практически весь мир, живущий то в США, то в России, приехал в Сумы, ответил коротко: «А мне понравился ваш мэр! К тому же в Сумах я еще не был, а мне нравится бывать там, где я не был!»
Вечер в театре им. Щепкина прошел на одном дыхании: вначале прекрасно прочитал отрывок из поэмы «Мама и нейтронная бомба» заслуженный артист Украины Василий БУДЯНСКИЙ. Кроме него Евтушенко помогали работать на сцене солистка Запорожской филармонии Наталья ЛАТУН и наш музыкант Александр ЖЕЛУДКОВ. Кажется, жизненная сила и любопытство к происходящему не покинет мэтра никогда!
На следующий день была запланирована поездка в Молченский монастырь, но еще вечером Евтушенко внес коррективы. Мэтр пожелал ознакомиться с работами местных художников и, возможно, приобрести понравившиеся картины. Первоначально встреча была оговорена на 10 час. утра, но опять не сложилось, и художникам пришлось ждать до 13.00. Однако безрезультатно — Евтушенко, поинтересовавшись, не худо ли здесь живется русскому человеку, свою коллекцию работами сумских художников так и не пополнил. Интерес к живописи у Евтушенко не праздный: его коллекция картин, в частности художников 60-х годов, — одна из самых больших в Москве. Посетил поэт и Сумской художественный музей, посокрушавшись, что картины каких замечательных мастеров лежат там в запасниках. Вечером в пятницу Геннадий Минаев проводил Евтушенко на тот же московский поезд. Встреча Сум с человеком-эпохой закончилась. Отголоски еще долго будут звучать в жарких дискуссиях на сумских кухнях и в предбанниках национал-патриотических организаций: о роли поэта в истории, о том, кто же такой Евтушенко на самом деле — баловень судьбы или агент КГБ, успешный пиар-проект СССР и РФ или великий поэт, не еврей ли часом и т.п. Мы предлагаем вам версию, сплетенную из личных наблюдений, интервью ЕЕ с другим СМИ, изучения многочисленных воспоминаний о нем современников и т.д.
Пинг-понг
Интервью с Евтушенко — процесс своеобразный. Можно задавать какие угодно вопросы, но он все равно будет говорить о своем. Впрочем, это, как правило, вариации на заданную тему, любопытные истории из жизни знаменитостей, которых у Евтушенко в запасе сотни. Что из них правда, а что — нет, сказать трудно: большинство героев давно уже покинули этот мир. Евгений Александрович обожает поставить собеседника в неудобное положение, спросив как бы ненароком: “Кстати, а вы читали эту книгу (видели этот фильм, были на выставке такого-то художника)?
Чтобы в таком положении не стоять, отвечать приходится такими же вопросами. Очень помогает — как игра в пинг-понг при нарушении координации движений после тяжелого праздничного вечера. В целом, Евтушенко — располагающий к себе собеседник, но угнетающее впечатление производят его высказывания о коллегах: Бродском, Павлычко, Драче. Но несомненный поэтический дар, кругозор, интеллект, жизненный опыт, умение держать удар — это все при нем до сих пор, он в прекрасной форме. Во многом, по его же словам, благодаря тому, что давно бросил курить, а из спиртного употребляет только хорошие красные вина.
Евтушенко жил в гостинице «Юбилейная». Большой светлый номер — как говорится, все условия. Перед интервью две служащие, молоденькие девушки, с дрожью в голосе попросили у мэтра автографы. Евтушенко, естественно, не отказал, но и не преминул строгим голосом сделать замечание, касающееся гостиницы. На общение с «r» отвел час времени. Евгений Александрович — очень наблюдательный человек, очень чувствительный к малейшей перемене настроения собеседника — иногда даже казалось, что он копирует жесты и позы. Есть такая техника общения, призванная вызывать к себе максимальное доверие. Так или иначе, учитывая ограниченное время и пространные монологи, нам все-таки удалось в конце интервью задать вопрос, который был ключом для нас к пониманию поведения и личности Евгения Евтушенко.
Вопрос звучал так: «В 1993 году Вы отказались от ордена „Дружбы народов“, который хотел вручить Вам Борис ЕЛЬЦИН. Свой отказ Вы мотивировали несправедливой войной, которую Россия вела в Чечне. Если бы сегодня Владимир ПУТИН вручал Вам этот же орден, приняли бы Вы его или нет? Учитывая то обстоятельство, что ситуация с войнами в Чечне явно не улучшилась?» Как Евтушенко ответил на этот вопрос и что было потом, мы расскажем в конце интервью. Честно говоря, разговор для нас получился очень неожиданным. Начнем по порядку.
Впечатления об авторском вечере
[q]r: Евгений Александрович, Вам понравился вчерашний вечер в Сумах? [/q]
Е.Е.: Мне люди понравились, то, как они слушали. Я чувствую, когда люди бывают первый раз на вечере поэзии. Там было примерно 90% людей, которые первый раз на вечере поэзии. И они сначала не знали, как реагировать, как себя вести, а потом чувствовали себя просто прекрасно! Поэтому я так много и рассказывал о себе вначале, не сразу переходил на стихи, старался зрителей сделать «своими».
Некоторые ведь судили обо мне по каким-то сплетням, газетам, так сказать, всяким якобы написанным мною эпиграммам типа «Ты — Евгений, он — Евгений…» или там «Едут к морю электрички…», которых я никогда не писал… Знаете, хорошая слава на дорожке лежит, а плохая слава по дорожке бежит. Но также сумчане знали и что-то хорошее, но у них все как-то перепуталось и не соединялось в головах, это я знаю. Поэтому я хотел вас ввести в собственный мир, собственную жизнь, и, кстати, совершенно гениально было то, что артист Василий Будянский предложил именно это прочесть. Это сразу — вход в жизнь человека. Это просто был великий подарок судьбы, это очень здорово было! И он прекрасно прочел!
[q]r: Вас не смутило то, что он на украинском читал? Вы же на русском пишете. [/q]
Е.Е.: Почему? Я пишу по-русски, потому что я не достаточно хорошо знаю украинский. Но я всегда любил этот язык.
Феллини, Михалков и другое кино
[q]r: Вас очень любят в Италии, Вы дружили с Фредерико ФЕЛЛИНИ… [/q]
Е.Е.: Да, и однажды, кстати, Феллини меня спас.
[q]r: Расскажите об этом. [/q]
Е.Е.: У меня про это даже есть стихи! Мы как-то сразу подружились. Он приехал получать в СССР премию за фильм «Восемь с половиной», которым Москва тогда была потрясена. Но еще более Москва интеллектуальная была потрясена тем, что Чухрай — председатель жюри Московского кинофестиваля — так поступил. В те времена предпочтение оказывалось всегда нашим братьям из социалистических стран (иногда хорошим картинам, а иногда и не самым лучшим) и собственным картинам. Однако, думаю, на фестивалях предпочтение следует отдавать исключительно хорошим картинам!
[q]r: Что скажете о современном российском кино? [/q]
Е.Е.: Я считаю одной из ошибок Никиты МИХАЛКОВА как председателя Союза кинематографистов то, что не был выдвинут на «Оскара» фильм «Кукушка». Очень хороший, теплый фильм. Вместо этого послали картину его брата, неплохую картину, хорошую, профессиональную — «Дурдом», по-моему, называется. Она здорово сделана, хотя и напоминает чуть-чуть «Полет над кукушкиным гнездом». Но… Злые языки говорили, что он послал картину брата, чтобы иметь с ним хорошие отношения, но будучи уверенным, что ему не дадут премию. Но это не я говорил, это злые языки! Никита как режиссер мне очень нравится! И последний его фильм мне тоже нравится. Думаю, что люди, которые плохо к этому фильму относятся, думают как раз о том, другом Михалкове, а не о том, который сделал этот фильм. А «12» сделал замечательно талантливый человек, который так описал корни ксенофобии! Как следствие комплекс неполноценности — скелета в шкафу, как говорят американцы.
[q]r: И все же, если можно, давайте немного поговорим о Феллини… [/q]
Е.Е.: Он знал мои стихи, их трудно было не знать, потому что их печатали на первых полосах газет. Это вообще то, что произошло в XX веке только с одним человеком, когда New York Times напечатал 18 моих стихотворений!
[q]r: New York Times, вообще-то, стихов не печатает. [/q]
Е.Е.: Сейчас нет. А тогда печатал, и в основном — мои, потому что они били в точку. Эти стихи были важны для самих американцев. «Под кожей статуи Свободы», стихи о Роберте Кеннеди, стихи памяти Роберта Кеннеди, «Бомбы по балалайкам», когда атаковали всех советских музыкантов, актеров и поэтов.
[q]r: Так что же с Феллини? [/q]
Е.Е.: Когда мы познакомились, он сказал: «Когда я тебя увидел, мне сказали — „…там Евтушенко стоит“. И я сразу почувствовал тебя так, как парня из своего одного класса, из одной и той же школы!» Он пригласил меня к себе. Тогда Чухрай сделал гениальную вещь, но ему здорово влетело за то, что он дал Гран-при Московского фестиваля итальянскому фильму «Восемь с половиной». Это первая премия Феллини была. У него много других фильмов, которые мне больше нравятся: «Ла Страда» и «Ночи Кабирии». А потом долго он снимал «Джульетту…». И я не знал о том, как, собственно, Джульетта, его любимая жена и актриса, ко мне относилась. Потом перед смертью она дала интервью. Оказывается, она отнеслась скрупулезно, изучала, звонила всем и спрашивала, что я люблю есть, и вообще, собирала про меня сведения, готовилась меня встретить как хозяйка. Она поняла, что я люблю больше всего в любой стране, куда приезжаю, национальную кухню, то, что я никогда не пробовал. И она обзвонила своих сельских тетушек, они надавали всяких старых рецептов. Она узнала, что я люблю красное вино, нашла какое-то особое красное вино. Я вообще-то люблю поесть, хотя и не похож на человека, который любит поесть! И вино было потрясающее, и все было замечательно. Мы выпили много и съели много. Мы посмотрели первую «скрепку» фильма «Джульетта и ее духи». Там был только оператор Феллини, он, сам, Джульетта и я. Я сделал Феллини несколько предложений по кадрам. И это пока — моя самая большая победа в кинематографии! Феллини сделал две правки по моим предложениям во время последнего монтажа.
Действительно, это было что-то невероятное! Я плавал в море, а он ходил в рубашке и в брюках по берегу и называл меня pazzo — сумасшедший. А волны вообще-то были крутые, хотя вода теплая. Но у меня случилась судорога, и я закричал. Феллини прыгнул в воду, только ботинки успел снять, подплыл ко мне, схватил за шкирку и вонзил ногти в мою икру — и судорога отпустила. Он это сделал просто мастерски, на ноге осталось пять алых точек — оставил свой автограф на моей ноге… Ночь была раскаленная, не спалось, и я написал стихи — «Автограф Феллини»…
[q]r: Больше Вы не общались? [/q]
Е.Е.: Постоянно! Мы оба любили и выпить, и закусить. Но это не пьянство, просто чревоугодие, в хорошем смысле этого слова, ренессансное чревоугодие. Феллини очень любил истории смешные. Даже интервью начинали с ним несколько раз писать. Потом он сказал: «Зачем тратить время? Ты мне набросай вопросы, а может быть, я и сам что-то изобрету. Давай так, я лучше напишу!» И он мне прислал двенадцать машинописных страниц, которые я отдал в перевод. Они там сократили многое, а оригинал переводчица оставила себе, поскольку там были подпись и его пометки. Меня поражало, что он любил американское кино, сказки голливудские, он был мальчишка провинциальный и любил это. Я его спросил: «А ты Данте не хотел бы поставить?», а он говорит: «Американцы мне уже предложили, но я отказался». У них контракты подписывают так, что окончательный монтаж за киностудией. Это не для Феллини, он-то делал авторское кино. Ему деньги всегда на фильмы трудно было достать. Но продюсеры его просто обожали как художника, великого режиссера, поэтому давали деньги, хотя знали, что это будет экономически невыгодно.
Характерный пример: когда я приехал на премьеру «Джульетта и ее духи», напротив была премьера «Рембо». Зал был большущий — 1200 мест, но мест 300 так и остались пустыми. А напротив — уже новая эпоха наступила: Сталлоне и т.д., стояли гигантские очереди итальянских тинэйджеров! Вот это я запомнил очень, и меня это потрясло глубочайше!
[q]r: Символическая картина. [/q]
Е.Е.: А Вы знаете, что фильм «Похитители велосипедов» — мой самый любимый фильм на свете? Он не имел в Италии вначале коммерческого успеха. Люди простые говорили: «Мы видим это в жизни каждый день, зачем на это смотреть с экрана? Мы хотим отдохнуть!» Я этот фильм смотрел раз шестьдесят. Я начинаю менять вкусы моих американских студентов именно с этого фильма.
Дарья Донцова, Фидель Кастро и иностранные языки
[q]r: А какие тиражи книг в России? [/q]
Е.Е.: Я сейчас ахнул, когда увидел первый тираж Дарьи ДОНЦОВОЙ. 380 тысяч экземпляров Вы не хотели?
[q]r: Я бы хотел! [/q]
Е.Е.: Это только начальный тираж! Вы знаете, что она подписала договор — один роман в месяц?
[q]r: Не уверен, что она одна эти романы пишет! [/q]
Е.Е.: Кто знает, есть способные люди!
[q]r: Если за год написать столько детективов, можно умереть, мне кажется! Вы много ездили и, насколько я знаю, в школе не учили иностранные языки, а сегодня знаете пять. Как это возможно? [/q]
Е.Е.: Я не совершенно их знаю.
[q]r: Все мы — не совершенно, но все-таки как Вам это удалось? [/q]
Е.Е.: Всегда это начиналось, когда я попадал в ситуацию без переводчика, когда мне нужно было говорить… Но самое лучшее — это взаимоотношения с женщинами, когда нужно что-то говорить по определению. Женщины — это как шепчущие словари. Когда я на Кубу ехал, был настолько влюблен в кубинскую революцию и, хотя и не говорил по-испански, хотел туда поехать — и меня выпустили. Кстати, это был единственный случай, когда не член Коммунистической партии был послан корреспондентом. Но у меня горели глаза! Опыт феноменальный был, и я напишу обязательно роман о Карибском кризисе, потому что я видел то, чего не видел никто. В том числе и то, что происходило в русской части, в русском посольстве. Кубинцы видели искренность моего отношения к ним. Я не был на Кубе давно, потому что защитил своего друга, которого арестовали как диссидента. И это была самая большая ошибка Фиделя КАСТРО и революции! Потому что это раскололо интеллигенцию Латинской Америки. Альберт никакого отношения к контрреволюции не имел. Он был простой, саркастический человек и говорил всегда то, что ему хотелось, вот и все.
[q]r: Вы были знакомы с Фиделем Кастро. Что Вы можете сказать о нем как о человеке? [/q]
Е.Е.: Человек невероятного обаяния!
Бедный Иосиф и другие страшные истории
[q]r: С Иосифом БРОДСКИМ у Вас сложились очень плохие отношения. Почему? [/q]
Е.Е.: Когда Бродский приехал в ссылку, его поселили в крестьянскую избу, дали работу колхозную, которую он, в общем-то, игнорировал. К нему приехал местный секретарь райкома партии, поставил бутылек (Бродский мне об этом сам рассказывал), положил на стол сала шмат и говорит: «Ты знаешь, я слышал по „Голосу Америки“, что у меня тут есть диссидент и поэт. Почитай стихи свои, пожалуйста!» Бродский ему почитал — он же никогда не писал политических стихов. Партиец и говорит: «Ну, ты знаешь, не вижу я в них никакой антисоветчины». А потом написал письмо в ЦК, что вот Бродский исправился, понял ошибку, что он трудится на благо сельского хозяйства, хотя тот ничего не делал. Бродский был освобожден по моему письму, письма от Шостаковича и Маршака не сработали. А вот когда они получили мое письмо — и плюс это письмо снизу… Бродский никогда в жизни нигде не рассказывал об этом! Почему? Потому что тогда бы распался его ореол, он бы обнаружил свои контакты с партийной властью в глазах каких-то людей, которые из него лепили политического героя и мученика!
[q]r: И поэтому Бродский протестовал против Вашего визита в американский университет? [/q]
Е.Е.: Да! А почему, непонятно. Он просто протестовал, он просто стал распространять слухи, что я его выталкиваю!
[q]r: А какая же причина? [/q]
Е.Е.: А вы его спросите!
[q]r: К сожалению, это невозможно — Бродский умер… [/q]
Е.Е.: А я знаю почему. Просто есть определенный тип людей, которые не прощают тех, кто им помогает — они не хотят быть благодарными. Их это унижает. Вот и все! Он написал письмо на меня, донос, где сообщал, что я не могу преподавать. Это был донос! Я ничего этого не знал. Когда после смерти Бродского я прочел это письмо, мне нехорошо стало, у меня в глазах почернело, когда я прочитал, что там написано: Евтушенко принадлежит к тем, кто делал все, чтобы отравить русско-американские отношения, поэтому он не может преподавать в американском вузе. Меня потрясло это! Это донос, советский донос. Это меня просто убило!
В его славе огромную роль сыграла журналистка Фрида ЛИГДАР, которая стенографировала его судебный процесс тайно. Ее лишили работы, выгнали отовсюду, и она умерла. Он не сказал ей ни одного слова доброго, нигде не упомянул, подтверждение можете прочесть в мемуарах РЫБАКОВА, там к Бродскому такой вопрос: «Скажите, Иосиф, а почему Вы ни одного доброго слова не сказали о Фриде Лигдар?» Бродский ответил: «А зачем добрые слова? Она просто исполняла свой долг».
Я как-то сказал, что Евтушенко — последний советский поэт, а Бродский был первый несоветский поэт. Но как человек он был очень советский! Это все от коммунальной кухни, от очередей, расталкивания локтями, влезания в набитые автобусы — все это в нем было, и другим он быть не мог. Его интервью русской эмигрантской прессе колоссально отличаются от того, что он говорил по-английски. Потому что там он хотел выглядеть интеллектуалом, а тут он говорил, как шпана, особенно когда выпивал! Он способный, но не было у него большего удовольствия, чем страшненькое что-то сделать, гаденькое. Вот такой человек. Как поэт он был талантливый, но что-то в душе у него было вот такое.
Кстати, ни один биограф Бродского не написал, что он был освобожден по моему письму. Только Соловьев включил его в свою книжечку, с комментариями одинаково плохими и про Бродского, и про меня. Никто этого не перепечатал. Но книжки-то наши стоят рядом на полках!
Цензура от Евтушенко
Время, отведенное на интервью, подходило к концу, а за длинными увлекательными монологами мэтра мы все не могли перейти к современности: политике, литературе, культуре. Чувствовалось, что Евгений Александрович не очень, мягко говоря, хочет говорить на эту тему, особенно острая реакция на фамилию Путин. Тем не менее вопрос об ордене «Дружбы народов» и Чечне состоялся, а ответ Евтушенко вышел ошеломительно откровенным, можно даже сказать неприлично откровенным. Вопрос потянул за собой очередной изрядный монолог, и поэт, видимо, наговорил там много для себя неудобного или лишнего. И тут стало вдруг совершенно понятно, что на самом деле думает Евтушенко о Чечне, России, независимой Украине. И многое загадочное и непонятное в его биографии стало кристально ясным. Но опубликовать эту часть беседы мы, к сожалению, не можем. После окончания интервью Евгений Евтушенко сначала обратился с просьбой не печатать этот отрывок, а получив отказ, наложил запрет на его публикацию под угрозой запрета всего интервью.
Честно говоря, работы было жалко, и мы приняли такие условия. Однако проницательному читателю нетрудно догадаться, о чем шла речь… Продолжаем дальше.
[q]r: Я бы не взял на себя смелость предполагать то, что бы сделал САХАРОВ, если бы был президентом России! [/q]
Е.Е.: Хорошо, я бы это сделал, если бы был президентом России! Я бы сделал заявление, что нельзя так поступать, если мы союзники! Если вы объявляете, что мы союзники по борьбе с терроризмом, то вы не имеете права сразу брать какие-то страны под свое крыло, давать им подпитки и ставить их в прямую зависимость! Это нехорошо и некрасиво. Это американский народ прекрасно понимает, 65% населения. Но это не мое отношение к американскому народу. Я люблю этот народ, его талант. Я никогда не отождествлял отношения нашего правительства с отношением к русскому, украинскому народам, который я очень люблю. Иначе бы я не приезжал сюда и с такой радостью не читал бы стихи. Может, я идеалист, но я никогда не поверю в то, что каждый народ имеет то правительство, которое заслужил. Какие-то люди — да, но не весь народ! Я ни одного плохого народа не видел! У нас просто много не тех людей, которые говорят от имени народа. Вот это самая главная проблема человечества!
“…Помню, гуляли мы с Васей Аксеновым по набережной Коктебеля, к нам подошел один писатель и сказал: «Вот мы чехов кормим, а они…» Я был потрясен. Дело в том, что как раз накануне ночью мы отмечали день рождения писателя-фронтовика Бориса Балтера, и у нас разгорелся спор. Аксенов говорил, что каждую минуту в Чехословакию могут войти танки, а я в такой вариант не верил… Балтер печально заметил: «Женя, завидую твоему беспрестанному желанию видеть в жизни только хорошее. Может, именно сейчас, когда мы об этом говорим, наши танки пересекают границу»… Так и случилось.
Когда я об этом узнал, сразу же рванул на Коктебельский телеграф. Спросил: «Вася, а ты?» — «Не-не-не! Я пойду спать — это бессмысленно», — открестился он. Я ничего от него не требовал, хотя не считал — и до сих пор не считаю! — свой поступок бессмысленным. Взял бланк, написал текст, и девочка в окошке всплеснула руками: «Боже мой, да что ж это делается?!»
Одну телеграмму отправил Брежневу и Косыгину, а вторую — в посольство Чехословакии на имя Дубчека со словами поддержки его правительству. Кстати, телеграмма в Кремль не была оскорбительной, в ней не было неприличных слов, экстремизма или мальчишеского закидона, но девочку, ее принявшую, на следующий день с телеграфа уволили. Узнав об этом, я тут же поехал в Феодосийский отдел КГБ и сказал им: «Не знаю, кто из вас в этом виноват, возможно даже, вы тут ни при чем…» Меня заверили, что госбезопасность не имеет к этому отношения, и я допускаю, что так и было. Не хочу катить на них бочку, тем не менее я их предупредил: «Девушка ни в чем не виновата, и если ее немедленно не восстановят на работе, я тут же улечу в Москву и созову там пресс-конференцию». Восстановили моментально.
…Этого я уже не мог выдержать, у меня было чувство, будто гусеницы этих танков хрустят по моему позвоночнику, и если бы промолчал, проглотил, струсил… (Почти кричит). Да никакое это было не мужество, а самоспасение! Если бы я не выплеснул свою боль и отчаяние, может, покончил бы жизнь самоубийством, и это правда!”
“…О том, что Солженицына арестовали, я узнал от Юрия Любимова. «Женя, — сказал он, — надо же что-то делать». Это был не тот дом, из которого я мог звонить, — мы были у одного американского корреспондента, — и я вышел на улицу, позвонил в справочную Москвы и попросил дать мне приемную Андропова. В службе «09» вежливо спросили: «Кто звонит?» Я честно ответил: «Поэт Евгений Евтушенко». На другом конце провода чуть замешкались, но обнадежили: «Подождите». Меня куда-то переключили, а потом перевели на приемную Андропова. «Евгений Александрович, — услышал я в трубке, — у Юрия Владимировича сейчас совещание». — «А вы скажите, что это срочно — по вопросу об аресте Солженицына». Через секунд 30 меня соединили.
Позднее редактор «Правды» Михаил Васильевич Зимянин, который в этот момент у Андропова находился, рассказал мне о происходившем там с обратной, как говорят в кино, точки. Большие люди как раз сидели и решали, что с Солженицыным делать, причем мнения разделились: одни хотели устроить показательный процесс, а другие предлагали просто его выслать. Андропов склонялся ко второму варианту, но те, кто жаждал крови, настаивали.
Я был на взводе… Заявил, что это будет удар по престижу страны, и добавил: «Если процесс над Солженицыным начнется, готов умереть за его освобождение на баррикадах. И не я один». «Проспитесь!» — сказал Андропов и положил трубку…
Как мне рассказывал позднее Зимянин, вернувшись к столу, Андропов сказал: «Звонил Евтушенко, завтра еще кто-то будет — скандалов не оберешься». И подытожил: «Видите, товарищи, это подтверждает мою точку зрения, что лучший для нас выход — высылка».
Газета «Бульвар Гордона» №29 (117)