Нестертая память

Из воспоминаний очевидцев голода 1932–1933 гг.

Человеческая память удивительна. Даже по истечении не одного десятка лет люди, ставшие свидетелями голода в 1932–1933 гг., до сих пор с ужасом вспоминают тот период до самых мельчайших подробностей.

Надежда КУРИЛО, 1916 г.р., жительница с. Подставки Липоводолинского района, рассказывала: «Осенью и зимой 1932 г. толкли кукурузные початки, пекли из них „оладки“, а весной 1933 г. стали есть молодые листья крапивы, жевтвила. В 1933 г. люди стали есть собак, котов, лягушек, дохлых лошадей. Председатель сельсовета Залуковский кричал на людей: „Работать не хотите, лодыри! Это еще не голод, когда собаки и коты бегают на улице, а лягушки кричат в пруду“. Люди пухли от голода. Вымирали семьями. Был выделен человек, Михаил Кузьменко, для захоронения умерших. Ему за это платили в колхозе. Были случаи, когда хоронил еще полуживых людей, которые руками двигали, а он их присыпал землей. Хоронили как попало, кто как умер. Как лежал — так в яму и сбрасывали, ничем не накрывали, землей забрасывали — и все».

Александр ГАЛУШКА, 1926 г.р., житель с. Довжик Ахтырского района (образование среднее специальное, работал бригадиром производственного участка, позже — председателем сельсовета) вспоминал, что во время голода жил на иждивении своих родителей. «Весной 1933 г. мои родители перешли жить в дом, который опустел, — там все умерли от голода. Была организована так называемая буксирная бригада, которая буквально выметала по домам весь запас съестных припасов, в основном зерно. Так на моих глазах отобрали три мешка ржи у соседки-вдовы Пелагеи Сучак, а зимой она и ее сын умерли от голода. Весной 1933 г. для тех, кто еще мог двигаться и выходил на полевые работы, готовили в поле какую-то баланду и давали по кусочку овсяного хлеба. Выезд из села был запрещен. Базар в селе Чупаховка разгонялся. Людей ловили на базаре и под конвоем отправляли в совхоз на работы».

Жительница с. Лекарское Сумского района Анна ВАЩЕНКО работала во время голода на кирпичном заводе в Сумах. Она говорит, что были случаи, когда забирали вареную пищу и печеный хлеб, оставляя совсем голодных детей. На плач детей и мольбы крестьян никто не обращал внимания. «В с. Большая Чернетчина я была очевидцем страшного голода. Слышен был плач детей, стоны. Семьи вымирали и лежали по два месяца, никем не захороненные», — рассказывает она.

Из воспоминаний Зинаиды ПОДВЕСНОЙ, жительницы г. Тростянец: «В зиму 1932–1933 гг. была объявлена хлебозаготовка. Проводили обыски. С кувшинов вытрушивали горсти фасоли и сухофруктов на глазах у голодных детей. У моей тетки было шестеро детей, осталась в живых только одна девочка. В 1933 г. в стране были открыты магазины „Торгсин“, где продукты продавали за золото. Так вот люди тогда расшифровали „Торгсин“ так: „Товарищи, опомнитесь! Россия гибнет, Сталин истребляет народ“. Конечно, об этом говорили в узком кругу самых близких людей».

Иван ОВЧАРЕНКО, 1923 г.р., из с. Колядинец Липоводолинского района рассказывает, что его детство прошло в с. Беево и он помнит, как его ровеснику Сашке помогли выжить в голод его природная ловкость и… вороны: «Сашка лазил по деревьям, как кошка. Он подымался на любое дерево, где гнездились вороны. Одной рукой он держался за тонкую ветку, а вторую запускал в воронье гнездо, откуда доставал два-три яйца, которые сразу же со скорлупой бросал в рот. Такая еда частично обеспечивала ему прожиточный минимум, к которому еще добавлялись блины из липовых листьев. Даже старшие ребята боялись подыматься на верхушки деревьев, да и сил от голода у большинства уже не было. Сашка еще мечтал, порой поговаривая: „Вот если бы из нескольких воронят сварить супчика, но ждать, пока они вылупятся, долго. Есть хочется сейчас“».

Житель этого же села Иван НАУМКО рассказывал своему сыну Федору: «Нас было пятеро детей у матери и отца. Надел земли достался нам небольшой — с него не могли прокормить всю семью, поэтому отец еще в 1932 г. бросил на подводы свой плуг, запряг коня и поехал вступать в первый СОЗ (Сообщество обработчиков земли. — r)… Сначала у нас был ячмень, кукуруза, фасоль, утки и овцы. А к весне 1933 г. осталась только корова и сахарная свекла. Мать резала свеклу кубиками и варила, и на протяжении дня мы этим питались. Этой юшкой она время от времени подкармливала девятилетнего полуживого мальчугана, у которого умерла вся семья.

Помню, как-то он пробрался на колхозное поле и ненасытно стал жевать зеленые колосья жита. Это увидели сыновья активиста, охранявшего поле. Поймали они парня и бросили в яр с горы. Там он и затих навеки. Я был поражен жестокостью тех ребят, но они, наверное, тоже боялись за отца, которого могли арестовать и судить за плохую бдительность по охране колхозных посевов. Рассказал я об увиденном матери, она мне дала лопату, чтобы я похоронил его. Никому не пожелаю закапывать своих ровесников, как делал это я в 33-м».

Воспоминания взяты из книги «Голодомор 1932–1933 гг. на Сумщине», а также записаны читателями газеты «Панорама»