Долг

Монолог бронзового мальчика

Меня называли то Амуром, то Купидоном, но это раньше. Теперь говорят просто: «Этот пацан». Точно знаю, что происхожу из седой античности, сделан из отечественной бронзы и имею какое-то отношение к любви. Много лет сидел, украшая собой фонтан. Посадили за то, что бог, за то, что молод и хорош собой, но я не в обиде. Смотреть, правда, приходилось все время в одну сторону, но повидал много. Виден мне был господский дом с колоннами и всякими завитушками, липы, дубы, каштаны, какой-то ручей со специальным горбатым мостиком для романтических вздохов — одним словом, господская усадьба.

Господа всех поколений жили весело, но чего-то им не хватало. Бывало, как заведут непонятное: «Вера! Царь! Отечество! Наш прадед в восемьсот двенадцатом… Честь дворянина… Присяга… Долг…» Это, к примеру, один. А другой ему тоже непонятное, но по-своему: «Долг?! Наш долг перед народом… Народ забит, небрит, неграмотен и стонет в цепях…»

Бывало, что до смешного доходило, до дуэли даже. Но чаще шли пить шампанское, а утром ехали отдавать долги. Отечеству, народу и еще там кому задолжали. В общем, сознательные были господа. Поэтому, когда в усадьбе появился народ, грабили аккуратно, с толком. Даже не спалили почти ничего. Только деревянный домик в тупиковой аллее сгорел — заснул там один из народа с бутылью самогона и цигаркой. С тех пор туалет у нас долго был везде.

Потом приехали какие-то тоже вроде господ, но хмурые и в кожанках. Народу объяснили, что усадьба — это не просто так, а народное достояние, в связи с чем он, народ, должен успокоиться и убираться отсюда вон. Пахать землю, выполнять долг перед… Перед собой, получается?! Нет, если бы я не был бронзовым, то стал бы сумасшедшим. Народ вынимали в усадьбу по одному и всю ночь могли толковать про долг. В общем, тоже веселые были господа, но и этим чего-то не хватало.

Выйдут, бывало, с самокрутками, подойдут прямо ко мне и давай о своем, непонятном: «Ты, — один говорит, — народ не любишь!» «Я, — говорит другой, — мировой пролетариат люблю, а у тебя опасные настроения». Конечно, опасные, если слово за слово — и хвать шашкой! Хорошо еще по мне, по бронзовому, иначе б над ними потом народ смеялся.

Доставалось мне вообще-то часто, но все как-то небольно. Об меня тушили бычки петлюровцы, расстреливали нетрезвые деникинцы, пытались взорвать, но не успели немцы… Однажды даже хотели переплавить на бюст какого-то орденоносца из местных, но вспомнили, что я — народное достояние и охраняюсь законом. Дом и усадьба тоже повидали великих перемен. Контора здесь была, школа, управа, штаб, опять школа. В последнее время был клуб с кино и танцами, пока не кончился.

Весело жили, но все-таки чего-то не хватало. Радио появилось, даже телевизор, но оттуда все то же: «Народ… Свобода… Он ее хочет, а ее все нету».

Избирательный участок в доме открыли, так я эти два слова наизусть выучил, хоть и бронзовый, хоть сам о свободе не мечтал, сидел, где посадили! Но досиделся, однако. Народ за своим достоянием пришел ночью в количестве четырех человек с ломами и кувалдами. И сразу ко мне, потому что бронзовый здесь только я, остальное уже никакое.

В данный момент я лежу в кузове, прикрытый рогожкой, и мы с народом куда-то едем. Народ ведет себя раскованно и весело, но все-таки чего-то не хватает. Они говорят, что некие козлы пообещали за меня «баксы», а потом вручили «деревянные». Что это все означает, я не понимаю, но знаю точно, что перед народом у меня долг. Так уж меня воспитали.