Тезки в тайге

К вопросу о безумстве храбрых

Нет, не совсем был прав великий пролетарский классик, высказавшийся насчет того, что рожденный ползать летает плохо. Воспарит, как Винни Пух на шарике, если его как следует пнуть или слегка напугать! Тот же литератор в том же произведении написал, опровергая сам себя: «Безумству храбрых поем мы… что-то». В общем, главное — от чего-нибудь сойти с ума, а храбрость будет.
Кстати о Винни Пухе и его родственниках. Бурого медведя Михал Потапыча по имени-отчеству никто не называл, потому что жил он не в сказке о Машеньке и медведях, а в настоящей сибирской тайге. Трудился ее хозяином уже четвертый год, и хоть бы «спасибо» от кого! При его появлении у любого зверя появлялись такие срочные дела, что аж поздороваться некогда. В общем, жил себе Потапыч без суеты, без тревог и перепугов, наблюдал за порядком во вверенной ему тайге, а перед зимней спячкой не упускал возможности ввести в организм витамины. Благо, в дикой малине их достаточно.
За четыре тысячи километров от берлоги Потапыча стоял завод, на котором работал слесарем Потапычев тезка, Михал Григорыч. Несмотря на пятьдесят два года от роду, по отчеству его тоже не называли. Был он Мишаней и для товарищей, которым был перманентно должен — кому «руб», кому «трояк»; Мишаней его называло начальство, всегда шантажировавшее: «Тебе коло «чарочной» бачили у робоче врем’я»; а плечистая сожительница называла его вовсе обидно и непечатно. Начальство и сожительница терпели Мишаню только из-за рук. Золотые у него были руки, только использовать Мишаню в качестве сварщика-виртуоза рациональнее было в дальних командировках, в сибирской тайге, как можно дальше от любимой «чарочной». Так раскидывало умом начальство, так же сама себе думала сожительница, любившая во всем Мишане только две вещи: кроткую душу и длинный северный рубль.
Хозяин тайги, бурый медведь Михал Потапыч вышел на поляну, живописную, как на картине художника Шишкина. Дикая лесная малина была вот она — перед самым носом. Потапыч взял на пробу горсть и определил, что пора, созрела. Он вкушал, лопал, хавал, углубляясь в заросли, и думал о том, что короткое лето веселее долгой зимы, потому что вон сколько малины — и вся его, Потапыча… Бог знает, насколько далеко зашел бы он в своих заблуждениях, если бы не непонятный треск где-то впереди, в малиновых дебрях.
Сварщик-виртуоз Мишаня обнаружил годную к употреблению малину совсем рядом с поселком. «Хоть комбайном коси!» — подумал он и сбегал за ведром, ничего не говоря мужикам, потому что если мужикам сказать, то малина быстро закончится. Мишаня «рачкував» в кустах, усердно наполняя ведро, и наверняка натрамбовал бы полное, если бы не непонятный треск и сопение где-то впереди…
«Какая сволочь жрет мою малину?!» — подумали в унисон Михал Потапыч с Михал Григорычем. Оба раздвинули передними конечностями кусты, чтобы рассмотреть «эту сволочь», то есть друг друга, получше. Удивление их было велико и обоюдно.
Хозяин тайги Михал Потапыч подумал, что этот двуногий, наверное, хам — это ж надо, стоять на четвереньках и нагло рвать чужую малину, вместо того чтобы спасаться на верхушке кедра или выразить уважение к хозяину стремительным бегством куда глаза глядят!
Гость тайги, слесарь Михал Григорыч ничего подумать не смог, так как медведя вне цирка и зоопарка видел впервые. Зато вблизи…
Минуту тезки рассматривали друг друга молча. У Потапыча не было слов от возмущения, а Григорыч просто все слова забыл. Но молчать так долго было невежливо, и Мишаня выдохнул первое, что придумалось: «Здрасьте…» И вдруг заорал, как дома, в «чарочной»: «У, крыса! Щас пасть порву!» От децибелов и перегара хозяина тайги хватил инфаркт. Потапыч поплатился за человеческий испуг. Он не знал, что с перепугу или от безвыходности человек способен даже на подвиг. Чтобы спокойно ползать, иногда приходится взлететь.